На площади Труда и прилегающих улицах толпились охочие до зрелищ горожане. Судачили об удивительной меткости бомбиста. Передавали из уст в уста, какую невероятную прыть выказал обычный китаец, улепётывая от полиции. Росли опасения, что такими свойствами обладают все до единого китайцы, но из коварства скрывают до поры до времени, а потому китайцев надобно поскорей депортировать прочь из города, но лучше истребить. Слухи немедленно записывались. Всюду шныряли представители второй древнейшей профессии, принюхивались, присматривались, фиксировали наблюдения в молескины. Были там как вольные корреспонденты, так и рабкоры в ошейниках. Журналисты, притворяющиеся полицейскими, строго допрашивали зевак на предмет выявления подлинного свидетеля. Полицейские, притворяющиеся журналистами, деликатно выслеживали, нет ли в толпе соглядатаев оппозиции, да всяких посторонних смутьянов, вертели руки карманникам и незаметно сдавали жандармам в форме, а те волокли щипачей в участок, дабы с особой жестокостью принудить к добровольному сотрудничеству и выпытать всю подноготную про хавиры и малины, где могло гнездиться подполье заговорщиков.
Щавель, Карп и примкнувший к ним Манулов протиснулись к полицейскому кордону, оцепившему место преступления. Крупные куски и трупы уже были убраны. Первым оприходовали генерал-губернатора. Ещё не рассеялся дым, как филеры в штатском отогнали от трупов мародёров, произвели медицинское вмешательство, однако нашли тело губернатора бездыханным, и карета скорой помощи увезла его в анатомический театр.
— Проходите, проходите, господа хорошие, не задерживайтесь, — корректными штампами тараторил городовой, оттесняя зевак, чтобы не потырили разбросанные взрывом ценности. — Нечего тут смотреть, ничего не случилось, обо всём узнаете в своё время.
Дюжий пристав хотел отогнать и троицу, но Манулов показал ему бордовый аристократический билет, и полицейский, наткнувшись на ледяной взгляд Щавеля, решил не связываться, а переключился на народец попроще, который стал гнобить с удвоенной силой. Вызывающая надменность высоких господ пробуждала в нём чувство провинциальной неполноценности. Благородные же, набравшись впечатлений для обсуждения, сами потянулись прочь, предвещая обильный доход продавцам деликатесов, курительных смесей и напитков.
Возле своих ног Щавель увидел палец. Мраморно-белый, с ярким накрашенным ногтем, лохмотьями на месте обрыва и тёмным ободком от кольца, он лежал на чистом булыжнике мостовой. Самого кольца не было.
— Задали Ерошке заботы, — пробасил Карп, обращаясь к Манулову как к человеку понимающему. — Он теперь свою табакерку сгложет и до крови из носу доработается.
— Кто есть Ерошка? — осведомился Щавель.
Господа направлялись от интересного места в не менее интересное заведение «Жанжак», рекомендованное искушённым в куртуазных ресторациях издателем.
— Начальник сыска, — Карп наезжал в Муром ежегодно и знал о столичных персоналиях поболее ингерманландского боярина.
Манулов же в очередной раз проявил учтивость к гостям и пояснил развёрнуто:
— Ерошка Пандорин-сын занимает у нас пост начальника сыскной полиции. Примечательный, надо сказать, персонаж. Сын губернаторской ключницы Пандоры Аватаровой, был выкуплен ею из рабства и отдан учиться. С детства проявлял выдающуюся память и смекалку, в училище стучал на одноклассников. Посредством знакомств ключницы генерал-губернатора, в которого, как говорят старожилы, уродился чуть менее чем полностью, Ерошка был пристроен к службе в канцелярии, а после раскрытия громкого дела канцеляристов, получил направление в полицейскую академию. Выпустился экстерном ввиду процесса против коррумпированных преподавателей, свидетелем по которому выступил в суде, и быстро выслужился.
— Способный ученик, — молвил Щавель, сознающий выгоду предательства, но не терпящий предателей как таковых. — Нелегко ему, должно быть, служится в одиночестве, будучи окружённым стукачами и лизоблюдами.
— Оттого и работает эффективно, — тонко улыбнулся Манулов, — что постоянно чувствует себя под контролем коллег и товарищей, которые рады порвать при первом удобном случае, но никак не могут уловить оный. А вот, кстати, мы и пришли.
Заведение «Жанжак» располагалось в двух кварталах от площади, на купеческой стороне. Владелец заведения Жанжак Тырксанбаев весил не менее девяти пудов и был большим мастером в изготовлении басурманских явств. Тут подавали бешбармак, самсы, манты и прочие блюда степняков, один запах которых насыщал голодных. Почему-то в варварскую чайную тянулись творческие личности и прочие нетрадиционно мыслящие люди. Показное потребление чужеродности, по их мнению, должно было демонстрировать инаковость и доказывать окружающим превосходство потребителей, нарочито выглядящими не такие как все. А может просто хотели вкусно поесть. Заведение занимало весь первый этаж каменного дома и имело по случаю лета вынесенный на кирпичный тротуар помост с перилами, уставленный столами и стульями. Веранду кафе облюбовали котолюбы — благодушные дамы и господа с разномастными котиками на коленях. Издалека слышались реплики извращенцев:
— Погладь котэ. Погладь котэ, сука!
— Давай я поглажу твоего котэ.
— А теперь ты погладь моего котэ.
— Разрешите поласкать вашу киску.
— Ласкайте хоть языком.
«Не оскоромиться бы», — подумал Щавель.
Отлов Манулов однако же провёл спутников вовнутрь, где было полно свободных мест. Заблаговременный исход с площади имел свои плюсы. Скоро публика должна была набиться как негры в трюм, загрузить своими капризами кухню, однако достойные мужи успели вовремя, как и положено порядочным людям.