Черный пролетарий - Страница 112

112

— Правозащитники зелёные, да не уподоблюсь им вовек, — прошептал охранительную мантру священник, творя пальцами обережный знак, и мельком поозирался.

— От этих неуподоблюсь потом вся зараза, — сказал Щавель.

— У нас отдельные неуподоблюсь готовы защищать права рабов.

— Права? — удивился Щавель. — Рабов? У раба есть только права его хозяина, которые живое имущество может отстаивать, если найдёт смелость и преданность выслужиться. Раб способен выслужить какие-то привелегии, но привилегии раба — временная прихоть его хозяина.

— В старину находились и такие, кто выступал за права животных.

Достойные мужи посмеялись над замшелым курьёзом.

— Одержимые, — молвил тихвинский боярин. — Или проходимцы. Или шуты чьи-нибудь.

— В старину московские вампиры говорили, что единственная перспектива у молодого человека во Внутримкадье — работать шутом у содомитов, либо содомитом у шутов за тот же самый мелкий прайс.

— И теперь московские вампиры истреблены подчистую, — констатировал Щавель. — В том числе, за такие перспективы. Они, наверное, сильно огорчались и недоумевали, почему их все ненавидят.

Отец Мавродий хотел возразить, когда подскочивший к веранде мальчонка с внешностью полукитайца выхватил из-под драной курточки револьвер и открыл по котолюбам стрельбу. Щавель как опытный воин сразу бросился на пол. Пули пролетели над ним, увязая в аристократической плоти. Священник-детектив, как рассказывали потом очевидцы, гордо вскинул окладистую бороду, сверкнул чёрными глазами словно Зевс, поднял огромный воронёный револьвер и сразил грязного террориста в его бесовское сердце. Синий пороховой дым густо повис над верандой. По тротуару разбегались кошки в модных ошейниках с колокольчиками, разнося серебряный звон. Кричали и хрипели раненые.

«Добротно пообедал», — подумал старый лучник.

Глава двадцать шестая,
в которой князь Пышкин проводит совещание за совещанием, в Великом Муроме творится великий произвол, а командир Щавель выслушивает различные откровения и соглашается выполнить рискованное поручение к обоюдной выгоде сторон

«Накроем всех урок за одну ночь, — отрапортовал полицмейстер. — Прихлопнем всю блоть одним махом, ваше сиятельство, был бы приказ!»

«Урок не надо, найдите изготовителей нелегального огнестрела, — распорядился князь Пышкин. — В городе каждый день пальба. Стреляют не урки, а не пойми кто. У простонародья на руках стволов как грязи. Оружие кто-то мастерит, кто-то продаёт. Вот их и найдите».

«Я знаю, где искать, — решил старший опер, когда Пандорин довёл до подчинённых приказ мэра. — Урок надо прессовать при каждом удобном случае. Нароем огнестрела сколько потребуется, а работяг лучше не трогать, они и так ущемлённые».

Другие полицейские были не столь щепетильны как раскованный колодочник из пандоринской бригады. Они вламывались в квартирки мастеровых, переворачивали всё вверх дном, пугая и пробуждая ненависть к власти даже у самых лояльных. Кое-где обнаруживали запретное и арестовывали кормильцев, встречая открытое сопротивление склонных к простым решениям пролетариев и их скорых на расправу баб. Воодушевлённые погромом Шанхая, злобы они не сдерживали.

Пролилась кровь.

Совсем не так действовала личная бригада начальника сыска.

— Кто хозяин этого привоза? — старший опер кивнул на диван, куда сложили найденное оружие.

— Я, Дормидонт Малой, — пробасил грузный авторитет, упирающийся в стену поднятыми руками.

Блатарей и марух растасовали по малине кого где почикали. Иных мордой в пол, иных лицом к стене, кто полуодет, кто в чём мать родила. Урки молча терпели. Жизнерадостный полицейский кобель с клыками в палец вразумлял самых строптивых одним своим видом.

— А-а, мистер Малой, — обрадовался как старому знакомому опер. — Подойди, дружище, объявись.

Блатарь осторожно отделился от стеночки. Приблизился, развязно сунув руки в брюки, поскольку за каждым его движением теперь следили кореша.

— Я всё завёз и спрятал.

— Хе-хе, Гликерья Парамонова, — глумливо обратился опер к хозяйке квартиры, потасканной бабёшке лет тридцати пяти. — Вот ты и влипла. За соучастие пойдёшь. Ты обвиняешься в пособничестве, укрывательстве и незаконном хранении огнестрельного оружия.

— Это мои волыны, — не растерялась Гликерья. — Малой про них не ведал. Взял на себя, чтобы меня отмазать. Он тут вообще не при делах.

— Тяние, тяните одеяло на себя, — старший опер похлопал по карманам тужурки, вынул портсигар, закурил. — Мне однохренственно, кто из вас паровозиком пойдёт, кто пристяжным.

— Мели-мели, рот твой ссученный, — выбранилась Гликерья. — Гнида ты продажная, ванька-каин. Продал братву за рубль тридцать.

Старший опер только весело оскалился.

— Бери тёплые вещи, мистер Малой. Сейчас в тюрьму поедем.

— В Доме Люди, — вор не тяготился арестом, а воспринимал заключение как переезд из суетного места жительства в спокойное. — Не ссы, Глашка, я тебя отмажу.

Они двинулись в прихожую. Дормидонт, снял с гвоздя куртень, старший опер обшмонал её, отмёл кастет, а курево и спички оставил.

— Давай ты про Глашку забудешь, а я тебе гнездо вампира сдам? — тихо и не шевеля губами предложил блатарь.

— Договор, — так же незаметно согласился опер.

* * *

— Велимир Симеонович разговаривают-с, — почтительно понизив голос, сообщил секретарь. — Вы можете обождать в Музее Даров.

Провожаемый смотрителем комнатного имущества, Щавель прошёл в Зал Подношений, где хранились предметы, преподнесённые губернаторам Великого Мурома в разное время разными лицами.

112