Черный пролетарий - Страница 103

103

Кривляющийся защитник угнетённых окончил дни в облике паяца.

— Гасимся! — нервно поторопил Михан. — Веди нас, китаёза.

Бобо оценил обстановку, соскочил с крыльца и устремился прямо по тротуару, парни за ним. Аккуратно перешагивали через тела убитых, не суетились, но шли проворно.

— Главное, не бежать, — Бобо говорил, не оборачиваясь, но громко, не боясь быть услышанным. — Не оглядывайтесь. Не вертите головами и не мельтешите как терпилы.

В его словах имелся резон. Если двигаться уверенно среди хаоса, можно было сойти за своих среди хаоситов, где боятся только жертвы и ведут себя соответствующе. Но не оглядываться было невозможно. Их окликнули. Неразборчиво и вопрошающе. Возглас повторился с угрозой. Оставшийся без ответа был недоволен, что его игнорируют. По праву сильного он ринулся получить свою долю внимания.

Впереди уже виднелись экипажи и прохожие, двигающиеся по проспекту Льва Толстого, когда погромщики распознали смело разгуливающего китайца, а парней рядом с ним, не собирающихся убивать ходю, сочли за мутных. Вдобавок, троицу преследовал пьяный работяга, выражающий гнев и претензии к ним.

Координатор в красной куртке воздел руки.

— Взять их! — скомандовал он случившимся поблизости бойцам и подбодрил посылом: — Wgah'nagl fhtagn!

— Бежим! — смекалистый Бобо видел, что к проспекту им преградили путь и назад нету хода, и рванул в боковую улочку, парни за ним. И хотя Жёлудь рискнул бы прорваться, Михана смутило Красное Затмение. Он метнулся вслед за испугавшимся Бобо, и Жёлудю ничего не осталось кроме как бежать за ними и не отставать. Втроём шансов отбиться было больше.

— Стоять, вы откуда? — на улочке им ринулись наперерез затесавшиеся погромщики.

— Ходя!

— Лови их!

Бобо метнулся в проулок, за ним синхронно и больше не думая — Жёлудь с Миханом, а возбуждённые погоней преследователи погнали добычу в тупик.

Бобо хотел юркнуть в подъезд, но пропустил с разбегу. Возникшая поперёк проулка монументальная поленница оказалась самой большой заподляной в его жизни. Бобо ломанулся в последнюю дверь, но она была надёжно заперта. Обитатели заложили засовы и закрыли ставни на окнах, потушили огни и затаились.

Троица развернулсь спиной к поленнице и приняла бой.

* * *

Тишина подвалов департамента сыскной полиции Великого Мурома придавила отвыкшую от застенков Валентину Пони-Яд. Затяжная лоховская жизнь сделала из лихой пулемётчицы 7-й погранроты Сводного Урысского полка мятый бытом тяжкоживый ушкварок, влачащий общественно-напряжное существование наперекор милосердным обстоятельствам, — вдову слесаря Вагину.

С жандармами она держалась стойко. Включила дурочку и терпеливо высиживала допросы, стараясь отвечать однообразно и глупо. Впрочем, на неё не давили. Был щекотливый момент, когда на допрос прибыл сам Ерофей Пандорин, редкой проницательности ракалия, и он бы её расколол, но, к счастью, спешил и его вскорости вызвали. Однако происходящее изрядно беспокоило Пелагею Ниловну. Что если машина забуксует, и товарищи не сноровятся вызволить её из тюряги? Когда Пандорин возьмётся допрашивать сам, он, даже не получив прямого ответа, наверняка о чём-то догадается. Или будет устраивать поголовные обыски по спискам. Или схватит кого из ответственных лиц. Или донесут что-то важное сексоты. Или, или, или… Обречённость вошла в её плоть и мысли. Пелагея Ниловна положила себе за правило молчать и ждать, потому что без помощи извне, сидя в одиночке, изменить ситуацию в лучшую сторону было не в её силах.

Вагина медленно ходила по камере скупыми, маленькими шажками. Думала. Старалась не нахлобучивать себя и не гнать. Рассеянно глядела под ноги. Ходьба утратила смысл. Вагина обнаружила, что стоит, прижавшись боком к мужчине с незапоминающейся внешностью.

Это было открытие, подобное случайному обращению внимания туда, куда это внимание ни коим образом обращать не полагалось. Как, например, если бы известный московский беллетрист, прославленный эротическим триллером «Молчание гусар», отложил перо, встал из-за стола и обнаружил посреди кабинета кучу конского навоза, причём, не подброшенную скрытно подкравшимися завистниками, а только что наваленную лошадью. Естественным образом отложенную кучу тёплых конских яблок, парующих миазмами, сырых и сочных, не обветрившихся, а очень даже податливых и рассыпчатых. То есть извергнутых лошадкой там, где лошадка сочла обычным делом справить нужду, только вот замечать сие писателю не позволялось. И далее, следуя вниманием по обнаруженному пути, хозяин квартиры замечал, что его жилище превратилось в проходной двор. И давно уже. Он даже удивлялся слегка, мол, что в этом такого? По кабинету ездят возы, ходит прислуга, прачки развешивают бельё — обычное дело. Но, принимая открытие как данность, писатель бы мощно фалломорфировал.

Пелагея Ниловна от столкновения с необъяснимым сюрпризом только приосанилась, с выражением присущего ей удивления окинула мужчину взглядом сверху вниз. Она терпеливо ждала, как он отреагирует, предполагая, что остававшийся столько времени незамеченным сосед по камере окажется галлюцинацией и рассеется сам, как и появился. Но мужчина не думал исчезать.

— Ты чья? — спросил он.

— Мать Павла Вагина, — ответила она, чувствуя, что у неё дрожит под коленями и нижняя губа невольно опускается.

— Забыла, басурманская подстилка, — с нескрываемой ненавистью сказал человек, и Пелагея Ниловна увидела, какие у него большие зубы. — Как ты наших серебряными пулями косила, забыла?

103